— Мне запомнился один осенний вечер 1957 года. Мы с 10-летним Аликом и моим двоюродным братом ЛУКОДЬЯНОВЫМ вышли из цирка — старого бакинского цирка на улице Гаджибекова... Не спеша шли мы, обмениваясь впечатлениями... Вдруг на перекрестке, на улице Лейтенанта Шмидта, пронзительно взвизгнули тормоза. Мы увидели: из-под колес грузовика вынырнул незадачливый пешеход, спасшийся в последний миг. А было мгновенное впечатление, будто он прошел невредимый сквозь машину…

Евгений ВОЙСКУНСКИЙ

Евгений Львович вернулся на родину в Баку осенью 1956 года, демобилизовавшись после 16 лет службы в Военно-морском флоте.

Когда он, проучившись год в Ленинграде в Академии художеств на факультете истории и теории искусств, был призван 8 октября 1940 года в армию, то рассчитывал через два года вернуться. Но не случилось...

Практически сразу новобранец был направлен на военно-морскую базу на полуострове Ханко (Гангут) на юге Финляндии. База должна была оборонять вход в Финский залив, и в первые пару месяцев Великой Отечественной войны это свое предназначение выполняла. Но после прорыва немцев к Таллину и сдачи его 28 августа 1941 года, военный смысл базы потерялся. Гарнизон, согласно приказу ставки, должны были эвакуировать еще в конце августа одновременно с таллиннским. Но произошло это лишь с 1 ноября по 2 декабря 1941 года в десять приемов.

(В четвертом отряде группы кораблей, отправившихся на Ханко, была подводная лодка Л2, которая 15 ноября подорвалась на мине — залив был полон этих мин, как «суп с клецками». Среди погибших 49 человек экипажа — поэт Алексей Лебедев, отрывки из стихотворений которого стали эпиграфами к двум главам «Экипажа «Меконга»).

Евгений ВОЙСКУНСКИЙ, в то время корреспондент многотиражки «Красный Гангут», был вывезен с полуострова последним, десятым отрядом уже в декабре на турбоэлектроходе «Иосиф Сталин», который тоже подорвался на мине и потерял управление. На «Иосифе Сталине» было более пяти тысяч человек и только часть из них сумела перепрыгнуть на подходящие вплотную тральщики (среди них оказался и ВОЙСКУНСКИЙ), часть погибла, а часть была взята в плен с дрейфующего турбоэлектрохода.

Известный поэт, а тогда коллега по многотиражке, Михаил ДУДИН рассказывая об этих событиях в повести «Где наша не пропадала», вывел товарища под его собственной фамилией:

— Первого декабря мы выпустили последний номер газеты. «Красный Гангут» на этом кончил свое существование. Сын бакинского провизора Женя ВОЙСКУНСКИЙ, романтик, до умопомрачения влюбленный в «Алые паруса» Грина, написал для этого номера передовую. Передовая называлась «Мы еще вернемся» и была клятвой верности и мужества.

Далее Евгений Львович оборонял Ленинград, работал во флотских многотиражках, писал репортажи, очерки, рассказы, пьесу, заочно закончил в 1952 году Литературный институт им. А. М. Горького. В 1955 году в 15-м выпуске альманаха «Молодая гвардия» (не путать с одноименным журналом) вышла повесть "Шестнадцатилетний бригадир" — дипломная работа в Литературном институте.

В январе 1956-го политуправление ВМФ делегировало его на Третье Всесоюзное совещание молодых писателей. Как позже вспоминал ВОЙСКУНСКИЙ:

— Главный советский классик Михаил ШОЛОХОВ... появился в кулуарах совещания... Фотограф из «Комсомольской правды», упросил ШОЛОХОВА сесть в кресло и расположил вокруг него нескольких участников совещания. Я был в морской форме, и, может, поэтому фоторепортер позвал меня. Предложил всем улыбаться. Так мы и появились на странице «Комсомолки» — ШОЛОХОВ, четверо вьюношей (в том числе Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ и я) и две девицы. Мы все улыбаемся.

На известной поздней фотографии проекта «Живой голос Победы» по орденским планкам можно определить награды как военные, так и послевоенные: ордена «Отечественной войны 2-й степени», «Красной звезды» (дважды), "Знак Почёта", медали "За боевые заслуги" (дважды), "За оборону Ленинграда", "За победу над Германией в Великой отечественной войне», «20 лет Победы в Великой отечественной войне», «30 лет Победы в Великой отечественной войне» и другие юбилейные (напомню, что ордена и медали на планках размещаются не абы как, а в определенном порядке, по «старшинству»).

Удивительно: на Фантлабе в соответствующих персоналиях нет биографий ни Евгения ВОЙСКУНСКОГО, ни Исая ЛУКОДЬЯНОВА. Вместо них – некие беллетризованные заметки об их фантастическом творчестве.

Более того, если биография ВОЙСКУНСКОГО еще доступна в других источниках, то биография ЛУКОДЬЯНОВА категорически неполна везде.

Исай ЛУКОДЬЯНОВ

Исай Борисович во время войны служил в авиации – «в инженерной службе истребительного авиаполка. Он и был по призванию инженером, после войны вернулся к любимой конструкторской работе в проектном институте» (цитата из датированного августом 2016 года предисловия Евгения ВОЙСКУНСКОГО к книге «Экипаж «Меконга». Ур, сын Шама», СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. Для справедливости отмечу, что это предисловие изначально было напечатано в томе из собрания сочинений, изданном в 2017 году "Престиж Буком").

Еще до возвращения в Баку ВОЙСКУНСКОГО Исай ЛУКОДЬЯНОВ опубликовал книгу «Скoрoстная прoкладка пoдвoдных трубoпрoвoдoв» (совместно с Рафаилом ТАРАТУТОЙ, Баку: Азнефтеиздат, 1954. — 172 с.), а в 1957 году выпустил брошюру «Инструкция по применению фанерных труб для нефтепромысловых коммуникаций» (совместно с Мамиконом АРУТЮНОВЫМ, Баку: Азнефтеиздат, 1957. — 20 с.).

В 1968 году (заявка была подана в 1966-м) ЛУКОДЬЯНОВ вместе со Штунгом Р.Л. получил свидетельство на изобретение «Огнеупорная плита для футеровки внутренних сферических поверхностей аппаратов». Они оба значатся авторами, а заявителем выступил Государственный институт по проектированию предприятий нефтяной промышленности "Гипроазнефть".

Евгений ВОЙСКУНСКИЙ вспоминал:

— Мой колоссально начитанный брат был из особенно любимой мною породы людей — из всезнаек. Разговор он часто начинал так: «А знаешь ли ты, что…» Или: «Послушай, что я вычитал сегодня…» В то время он занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин. Увлеченно говорил о своей идее — пластмассовые трубопроводы вместо металлических, — и как-то в нашем разговоре вдруг возникла странная, фантастическая картина: струя нефти идет через море вовсе без труб, в «кожуре» усиленного поверхностного натяжения… («Полвека любви»).

«Экипаж «Меконга» насыщен «занимательными фактами» из истории науки и техники – от «трапеции Жанто», появление которой впервые позволило каретам вместе с едоками не опрокидываться на крутых поворотах, до истории системы записи нот (сначала была четыре линейки, пятая появилась лет на 300 позже). В подавляющем числе все это — плод эрудиции Исая ЛУКОДЬЯНОВА.

Что касается биографии, в статье «Годы работы, годы дружбы» в первом номере «Литературного Азербайджана» за 1987 год Евгений ВОЙСКУНСКИЙ пояснил (этих воспоминаний о друге и соавторе в сети нет):

— В институте «Гипроазнефть» ЛУКОДЬЯНОВ в качестве главного инженера проекта принимал участие в ряде крупных работ – например, в проектировании цеха обжига Кировабадского алюминиевого завода, плавучей водонасосной станции на озере Джейран-Батан. В институте «Гипроморнефть» руководил проектными работами по ряду объектов сбора и очистки промысловых сточных вод на нефтепромыслах Азербайджана, по реконструкции кислородного завода и завода утяжелителей в Баку. Это лишь небольшая часть его работ.

На момент их встречи в 1956-м ЛУКОДЬЯНОВ работал «в Специальном конструкторском бюро по трубам, увлеченно занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин» (там же в «ЛитАзербайджане»).

В Википедии, в РУВИКИ, в Архиве фантастики Виталия Карацупы указано лишь одно место работы Исая Борисовича — Азербайджанский научно-исследовательский институт нефтяного машиностроения (АзИНМаш). Возможно, причиной тому стала «Инструкция по применению фанерных труб...», которая ушла в печать именно из этой организации.

В «Экипаже «Меконга» с ЛУКОДЬЯНОВА написан Борис Иванович Привалов, руководитель отдела, в котором работают два главных героя романа молодые инженеры Юра и Николай:

— У него были мягкие щеки, крупные роговые очки, округлый животик.

А прототипом жены Привалова Ольги, возможно, стала супруга ЛУКОДЬЯНОВА.

Самотек

В интервью Илье Вершинину в «Комсомольской правде» от 22 мая 2019 года 97-летний Евгений ВОЙСКУНСКИЙ так ответил на вопрос о том, как они писали вдвоем:

— Начинал все ЛУКОДЬЯНОВ. Мы с ним обговаривали текст и события очередной главы. Затем он приступал к творческому процессу, а я к этому делу подключался позднее. По сути дела, переписывал то, что он написал, и вносил свое.

В мемуарных «Полвека любви» похожее признание:

— ЛУКОДЬЯНОВ мог отдавать литературным занятиям лишь вечера и выходные дни. А у меня поспевала книжка морских рассказов для Воениздата, и далеко не сразу я включился в работу над романом.

Более полный вариант интервью из «Комсомолки» журналист Илья Вершинин разместил на портале фонда «Я помню» в июне того же 2019 года. Здесь про друга-соавтора сказано подробнее:

— Он писал и способности для этого у него имелись. Но он совершенно не умел писать характеры, а без характеров, как известно, литература не существует. Конечно, он умел описывать события и неплохо знал русский 18-й век. Особенно его знания чувствуются в главе, которая посвящена Федору Матвееву, попадающему в Индию. Он был, разумеется, «писучим» человеком. И хотя литературная сторона являлась моей обязанностью, я использовал его прозу довольно большими кусками.

В целом, по словам, Евгения Львовича, «если за точку отсчета взять эпизод с грузовиком и пешеходом, то на «обговаривание» и написание романа ушло два года и три месяца».

«Экипаж...» был направлен самотеком в Детгиз. В архиве ВОЙСКУНСКОГО сохранилось письмо от редактора Детгиза Аркадия СТРУГАЦКОГО, датированное 24 августа 1960 года, где он их поздравил с «литературной удачей».

Как в Детгизе встретили рукопись неизвестных авторов, Аркадий СТРУГАЦКИЙ рассказал люденам на встрече 26 августа 1990 года:

— Психология pедактоpа совеpшенно однозначна в отношении толстых pукописей. Если pукопись неохватна, значит, заведомо, почти навеpняка – это халтуpа или... э-э-э... гpафоманство... В один пpекpасный день вызывает меня заведующая и говоpит: «Вот здесь pукопись валяется у нас уже два года, нужно написать pазгpомную pецензию и отослать обpатно. Чего она тут валяется?»

Да, и сел я, а это было, навеpное, часа за два до конца pабочего дня. Сел и пpопал. Я читал. Рукопись-то огpомная. Hе могу отоpваться. Схватил ее, пеpевязал бечевкой, и, домой. Сидел, всю ночь читал. Утpом пpихожу: «А я пpочитал эту pукопись». И Маpья Михайловна говоpит: «Hу, и что? Отпpавляем?» А я говоpю: «Hет, никуда не отпpавляем, эту pукопись нужно издавать и немедленно». – «Как так?» – «Да вот так». Hу, получился небольшой скандальчик, потому что на pедакцию у нас pаспpеделялись бумажные объемы. Естественно, пионеpская литеpатуpа получала больше всего. Дошкольная литеpатуpа получала меньше, чем пионеpская, но все-таки тоже много. Потом истоpическая литеpатуpа. Hу, а мы уж совсем получали мало. Hу, я взял гpех на душу. Выкинул там несколько пеpеизданий фантастики. Мне удалось ее пpосунуть к диpектоpу и к главному pедактоpу. Они, ошеломленные таким натиском, дали добpо.

Насчет двух лет память Аркадия Натановича подвела. Судя по датам в воспоминаниях Евгения Львовича (а он писал их по дневникам и письмам) рукопись «пролежала» в редакции максимум месяцев семь.

Разночтения

Если сравнивать три первых издания «Экипажа «Меконга»: Детгиз 1962, «Детская литература» 1967 и РИФ 1992, то между ними есть отличия.

Самая большая потеря второго издания 1967 года: в Четвертой части выкинута большая 9-я глава «в которой Юра, подобно Александру Македонскому, разрубает веревку, чтобы выйти из затруднительного положения». В ней Юра, Валера, Валя и Рита, уплыв на плоту по Каспийскому морю с загоревшегося острова Ипатия попадают на борт шхуны иранских контрабандистов, которые в большом количестве перевозят в СССР наркотики – анашу и опий. Что вызывает, кстати, вопросы: лично я, который родом из СССР, про такое в советской литературе не читал. Считается, что тему наркотиков в Советском Союзе в полный рост впервые показал Чингиз Айтматов в «Плахе» (я не беру ситуацию 20-х годов). Один из главных героев «Экипажа «Меконга» ученый Бенедиктов – откровенный наркоман: сидит на игле – и это осталось во всех изданиях. Причем ампулы, которые он использует, тоже завозятся из Ирана контрабандой.

Второе крупное сокращение — типично для переизданий книг, которые были ранее выпущены в 50-х и самом начале 60-х. Дружба с Китаем практически сошла на нет еще за несколько лет до событий на острове Даманском и количество положительных китайцев в советской литературе резко уменьшилось.

В главе 8-й части Третьей бакинцы Борис Привалов и Николай Потапкин побывали в Москве в Институте поверхности. В издании 1962 года они встречают там приехавшего из Китая доктора наук, специалиста по поверхности раздела жидкостей Ли Вэй-сэна, который говорит: «Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год»...

А в главе 4-й части Четвертой во время второй московской командировки бакинцев приглашают в гости к этому Ли Вэй-сэну и тот угощает чаем:

— Нет, — сказал Ли Вэй-сэн, морща лицо в улыбке. — Вижу по вашим лицам, что чай вам не по вкусу.

— Почему же, — вежливо ответил Багбанлы. — Чай хорош. Но у нас на юге заваривают его по-другому.

— О варвары! — смеясь, сказал Ли Вэй-сэн.— Грубый кирпично-красный настой, который щиплет язык, вы предполагаете... Нет, пред-по-читаете легким, ароматным ощущениям. Я извиняю вас только потому, что мы пьем чай на одну тысячу с половиной лет больше, чем вы.

— Изумительный чай, — сказал Григорий Маркович.— Налейте-ка еще, дружище Ли.

— А в Москве и вовсе не умеют заваривать чай,— вставил Привалов. — Пьют подкрашенную водичку.

— Жареную воду, — кивнул Багбанлы. — Впрочем, de gustibus non est disputandum

Ли Вэй-сэн читает гостям старинное «Сказание о Лю Цин-Чжене — искателе полного познания», где в качестве первоисточника проницаемого вещества указываются пришельцы из космоса

В издании 1967 года сказание осталось, а вот Ли Вэй-сэн исчез без следа вместе с чаем (чай, впрочем, пили, но без обсуждения его свойств).

В издании 1992 года китаец не восстановился. Зато появилась исчезнувшая ранее 9-я глава об иранских контрабандистах.

В РИФовском издании 1992 года есть некоторое количество мелких сокращений – от предложения-двух до одного-двух абзацев. Так случается, когда текст необходимо уменьшить до запланированного объема (возможно, из-за прибавленной 9-й главы).

Из 2-й главы Первой части исчезла, например, забавная история с названием яхты «Меконг», а из 1-й главы Третьей части ушел большой монолог Юры Костюкова пионерам, заканчивающийся словами:

— Развивайтесь гармонично, как древние греки, которые говорили про некультурного человека: «Он не умеет ни читать, ни плавать». Ведите их на пляж, товарищ Вера! Пусть они плавают и решают задачи, чертя пальцами на песке геометрические фигуры!

Впрочем, в большинстве последующих переизданий печатался именно первый полный вариант – с контрабандистами и китайцем. Например, в издании ярославского «Нюанса» 1994 года. А значит, правки вносились не по желанию самих авторов.

Ближний прицел

«Экипаж «Меконга» начинается как фантастика «ближнего прицела». Юра Костюков и Николай Потапкин под руководством Бориса Ивановича осуществляют «проект прокладки подводного трубопровода с материка до Нефтяных Рифов — знаменитого нефтепромысла в открытом море», а Николай Опрятин в Институте физики моря участвует в проекте повышения уровня Каспийского моря.

На первых же страницах упоминается «смелый проект поворота северных рек в Каспийское море — проект «КВП»: воды Камы, Вычегды и Печоры должны были, по этому проекту, перевалить старые водоразделы и, устремившись на юг, через Волгу напоить Каспийское море».

Это реальный проект: в первоянварском номере «Комсомольской правды» за 1956 год руководитель института «Гидропроект» академик Сергей Жук подробно рассказал об этих планах, в которых главной целью все же было не Каспийское море, а повышение уровня Волги для стабильной работы каскада гидроэлектростанций. Более того, проект был не забыт после снятия Никиты Хрущева: в 1971 году взорвано три 15-килотонных ядерных заряда в Пермском крае – около сотни таких взрывов и должны были создать канал из Печоры в Каму.

Но реки – слишком медленно, на страницах романа Институт физики моря планирует «одолжить» воду у Черного моря, где «предполагалось создать мощный ядерный реактор-кипятильник»:

— Из глубины Черного моря взовьется гигантский фонтан водяного пара, целая система направленных антенн заставит нескончаемое облако серой змеей ползти над Кавказским хребтом. А каждый кубометр облака — целый грамм воды! Дойдя до участка ливневания на Каспийском море, облако попадет в зону мощного электростатического поля, и сконцентрированные водяные пары, потеряв тепло и превратившись в воду, ливнем обрушатся в море… Если такой ливень в течение года будет непрерывно низвергаться на участок моря длиной и шириной по тридцать километров, то к концу года уровень моря поднимется на три метра.

Чем не «погонщики туч» в еще более промышленных масштабах?

Пока исследовательские институты продвигались в этих своих планах, две группы главных героев романа независимо друг от друга работали над тайной проницаемости. И добились успеха. Ведь если лезвие ножа, с которого все начинается, без сопротивления проходит сквозь любое твердое тело, почему проницаемая нефть не может без потерь проходить сквозь толщу воды без всяких труб. Надо только в месте приема лишать ее проницаемости и спокойно заливать в резервуары. Более того, почему бы проницаемую на время транспортировки воду Черного моря прямо сквозь земную толщу не направить в море Каспийское?

Фантдопущение, конечно, не из тех, перспективы которого просматривались в «приближающихся далях», и не прямое продолжение того, что разрабатывалось в тогдашних лабораториях. Да, и сегодняшних тоже. Но чем его итог сущностно оно отличается от пересылаемой по ионосфере за тысячи километров без проводов электроэнергии из романа Георгия Гуревича «Рождение шестого океана»?

Почему неплохо написанный роман Гуревича, где такие же два друга-инженера Новиков&Новиков так же увлечены своим открытием, пытаясь прорваться за пределы науки сегодняшней, сразу после издания ушел в прошлое, а роман ВОЙСКУНСКОГО и ЛУКОДЬЯНОВА, как мы можем судить по отзывам молодых писателей с Малеевского семинара, продолжал отражаться в их душах?

При том, что роман несколько тяжеловесен, сознательно – в частности за счет длинных поясняющих заголовков – старомоден, и не сказать, что стилистически изощрен или афористичен (хотя пожилая дама в пенсне и барк «Аретуза» — отличная литературная «игра»). Это не «Иду на грозу», где местами написано ну просто блестяще.

Только ли дело в оригинальной фантастической идее, не затертой и по сию пору?

Роман тайн

Как заметил Евгений ВОЙСКУНСКИЙ в мемуарных «Полвека любви»:

— Я должен признаться, что мы с ЛУКОДЬЯНОВЫМ первоначально задумали именно приключенческую книгу. Ведь «Меконг» и начинается-то с фразы: «Приятно начать приключенческий роман с кораблекрушения…» Фантастическая проблема проницаемости служила если не «внешней приманкой», то главным сюжетным стержнем, на который нанизывались приключения героев — в наши дни и в XVIII веке. Увлеченные движением сюжета, мы не задумывались над такими вещами, как жанровая принадлежность.

«Экипаж «Меконга» куда ближе к «Наследнику из Калькутты», чем к тому всплеску советской фантастики, что вызвала начавшаяся космическая экспансия человечества.

Недаром, «румяной девушке» Лиде Ивановой, встреченной бакинцами в московской командировке, «нравится Ефремов, хотя лично она «Туманность Андромеды» написала бы иначе».

Истоки романа прямо указываются в эпиграфах и тексте повествования: Дюма, Стивенсон и, прежде всего, Жюль Верн, который упоминается чаще других и в любви к которому соавторы не раз признавались и позже:

— У нас обоих с детства было тяготение к фантастике. Прежде всего — к романам Жюля Верна. Я упоминал уже, как поразила мое детское воображение прогулка капитана Немо по океанскому дну. Я летел к Луне в ядре, выстреленном из гигантской пушки, вместе с Мишелем Арданом. Вместе с капитаном Сервадаком, профессором Пальмиреном Розетом и лейтенантом Прокофьевым устремлялся в космические дали на обломке Земли, оторванном кометой Галлией… У нас с Исаем была как бы жюль-верновская выучка.

ВОЙСКУНСКОМУ и ЛУКОДЬЯНОВУ удалось написать классический авантюрный роман и даже более того – тот его вид, что называется «романом тайн».

Вспомните, как начинаются «Двадцать тысяч лье под водой»: «1866 год ознаменовался удивительным происшествием» – в океанах кораблям начало встречаться загадочное гигантское китообразное существо, опасное при столкновении. А «Дети капитана Гранта»? Из моря выловили бутылку с посланием исчезнувшего капитана Гранта, но часть слов на бумаге размыла вода – и далее последовало большое путешествие по нескольким неправильно атрибутированным географическим точкам – от Патагонии до Австралии.

«Экипаж «Меконга» начинается с появления загадочного ножа, лезвие которого проходит сквозь любой предмет, даже живое тело, не повреждая его. Но продемонстрированный нож немедленно падает на дно моря.

В первой же главе встречаются все главные герои романа: в происшествии с ножом на теплоходе «Узбекистан» участвовали Опрятин, Бенедиктов с женой Ритой и дядя Вова, а в это время к теплоходу на яхте подплыли Юра, Николай, Валя и Борис Иванович Привалов – ножа они не видели и ничего про него еще не знают, но позже к ним в руки попала рукопись XVIII века о путешествии поручика Матвеева в Индию, где описывается такой нож.

Каждая из двух групп начинает исследования, чтобы добиться проницаемости.

Есть здесь и многообещающий, казалось бы, но ложный путь, ведущий к иезуитам, – прямо по Виктору Шкловскому: «ложная разгадка — очень обычный элемент рассказа или «романа тайн» (забавно, что в оккупированном теоретиками фантастики «Искусстве, как прием» остранение строится большей частью на творчестве Льва Толстого, а в процитированном «Романе тайн» из книги 1925 года, хотя и начинающемся с Анны Радклиф, в основном анализируется «Крошка Доррит» Диккенса, а не Эжен Сю, например).

Как утверждал Виктор Борисович, «характерно для типа «тайны» родство с приемом инверсии, т.-е. перестановки. Самым обычным типом тайны является рассказ о предшествующем постановлении после изложения настоящего». Таких инверсий в «Экипаже...» несколько, включая всю рукопись поручика Матвеева.

Есть и упомянутый далее Шкловским прием «узнавания»: Николай узнает в Рите подругу детства по прозвищу «Желтая рысь», которая оказалось к тому же потомком поручика Матвеева (в финале чехословацкого фильма «Лимонадный Джо» 1964 года это жанровое непременное узнавание ядовито спародировано).

Ученые и инженеры

Одну из первых рецензий на роман написали Михаил ЕМЦЕВ и Еремей ПАРНОВ в антологии «Чёрный столб» («Знание», 1963):

— Замечательные ребята с яхты «Меконг», эти физики-лирики Юрий и Николай, их научный руководитель Привалов. Между ними и внешне благообразным кандидатом наук Опрятиным, готовым ради карьеры предать любые знамена, оплевать любые святыни, лег огневой рубеж. Это главный движущий конфликт повести, не выдуманный.

Ребята с «Меконга» и опрятины всегда стояли по разные стороны баррикады. Не всегда это было осознанно и обнаженно. Мы помним годы, когда опрятины анонимными доносами прокладывали свой грязный путь к высоким должностям, ученым степеням. После двадцатого съезда они изменили тактику, замаскировались под энтузиастов и тружеников.

Николай Опрятин не самый приятный персонаж романа, но что он готов «ради карьеры предать любые знамена, оплевать любые святыни» — откровенная неправда. Да, он честолюбив и, увидев в проницаемом ноже шанс для действительного научного открытия, ринулся в этот шанс напролом. Да, он не обратился в соответствующие органы, как должен был сделать «настоящий советский человек», увидев ампулу с наркотиками на столе у «талантливого, но запутавшегося» Бенедиктора. Но ведь и Рита не стала как «настоящая советская женщина» обращаться по этому поводу в те же органы, надеясь сохранить семью (как-то не удивляются герои романа наркотикам, причем не отечественного производства и в этой ситуации, и на контрабандном судне – видно не все мы знаем о жизни конца 1950-х годов в южных республиках СССР).

По сути, Опрятин – некоторый инвариант Тулина из написанного позже «Иду на грозу». Но вот незадача: Константин Фрумкин в интереснейшей монографии «Любование ученым сословием: Отражение социальной истории советской науки в литературе, искусстве и публичной риторике», судя по списку использованной литературы, проштудировал и «Экипаж «Меконга», но процитировал лишь как образец использования научной конструкции для полушутливого способа описания действительности: бакинская толкучка сравнивается с плотным веществом, «элементы которого находятся в непрерывном движении. Продавцы и покупатели, обладая противоположными по знаку зарядами спроса и предложения, тяготели друг к другу, преодолевая противодействующие силы расхождений в ценах».

Для выделенных им мифологем-стереотипов отражения образа ученых в наукоориентированных романах: энтузиазм, коллективизм против талантоцентризма, связь науки с производством, юниоризация образа ученого и пр. использовать образы романа он не стал. Хотя, вроде бы, почти все названное там есть.

А вот чего там точно нет — идеологических штампов. У Гуревича в «Рождении шестого океана» сюжетная острота строится на параллельной истории попытки алчных империалистов продолжить эксплуатацию народа Джанджаристана с помощью убийств, предательства, обмана. У Немцова в «Последнем полустанке», где тоже действуют два друга-инженера Бабкин и Багрецов, — на противостоянии начальствующим бюрократам-перестраховщикам, лжеученым, нерадивой лаборантке и молодому хлыщу, которого использовали иностранные спецслужбы.

Даже в литературно гораздо более сильном романе «Иду на грозу» значим конфликт с карьеристами и ретроградами, который в «Экипаже...» отсутствует, не смотря на утверждение обратного Емцевым и Парновым.

И Бенедиктов оказался талантливым ученым, хотя и получившим признание лишь после смерти, и дядя Вова не так уж плох, как казалось поначалу, взят на поруки и ходит в библиотеку, да и Опрятин не убийца, а исследователь, добившийся результатов (Бенедиктов самостоятельно, без него, бесконечно продолжал бы свои опыты с рыбами).

В романе явно прослеживается утопический элемент.

Причем, утопический не в смысле строительства лучшего социального общества. Этим лучшим обществом в романе является НАУКА (хотя герои идентифицируют себя не как ученые, а как инженеры). А вот здесь Емцев и Парнов очень точно указали на смысл многочисленных познавательных флешбэков:

— Так начинает появляться основной фон, проясняется великая преемственность достижений человеческой цивилизации. Ничто не проходит бесследно. Все так или иначе отзывается в последующих поколениях. Отсюда и берет начало диалектическое русло повести, хитроумно сплетенные воедино противоречия, между которыми кипит не всегда видимая, но непрекращающаяся и упорная борьба. Тысячи ручейков, сливаясь и расходясь, появляясь и исчезая, дают начало реке, которая становится все шире и полноводнее.

Константин Фрумкин определил «золотой век» образа ученого в советской культуре рамками 1954 – 1970 годов:

— Новым героем — и даже Героем с большой буквы — в культуре «больших шестидесятых» стал молодой ученый. Он обладал и типичными для русской классической литературы чертами молодого идеалиста, чьи нравственные принципы наивны и неприменимы к суровой реальности; он был и трикстером, чьи идеи и поведение бросают вызов консервативной среде; он был и объектом тщательного психологического анализа; он был и культурным героем, творящим новый мир.

В наиболее чистом, скажу даже «страстном» виде и это вИдение и вИдение близких контуров грядущего светлого общества было свойственно короткому периоду с 1957 по 1961 год, когда сошлись сразу несколько факторов: первый спутник и первый человек в космосе, подтвердившие правильность курса страны на науку, разоблачение культа личности, отмежевавшее партию от кровавого прошлого, международный фестиваль молодежи и студентов в 1957 году, до которого иностранцы существовали для обычного советского человека скорее в виде инопланетян (см. слова Пользы в фильме «Стиляги» о встреченном ею негре), переводы современной западной литературы и прочее, прочее, прочее.

«Экипаж «Меконга» писался именно в этот период. И в нем чувствуется то самое «свободное дыхание», которого уже нет и не могло быть во всех последующих произведениях авторов. В тот же период создавалось «Возвращение» Стругацких с теми же интенциями – и появился Мир Полдня, герои которого из той же когорты, что и Юра Костюков с Николаем Потапкиным. В конце концов, принятая в 1961 году на XXII съезде Третья программа КПСС — отклик на те же самые ожидания. И революционно-утопической там является далеко не только фраза в самом конце «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».